Пройти чистилище - Страница 103

103

— Вы подадите в суд на ФБР? — спросил кто-то.

— Нет, — улыбнулся Кемаль, — только что я узнал о повышении котировок наших акций. Думаю, они сделали мне неплохую рекламу.

— Вы можете сказать что-нибудь по поводу предъявленных вам обвинений? Несколько слов?

— Полная чушь.

— Вы останетесь после этого в Америке или уедете в Турцию?

— Я американский гражданин.

Журналистов было человек тридцать и они бежали по коридору за ним.

— Вы приняли извинения Кэвеноу?

— Конечно. Он профессионал, выполняющий свой долг. Жаль, что он ошибся. Америка нуждается в таких людях.

— Вам не кажется, что вы стали жертвой заговора?

— Нет, просто на этот раз ФБР и ЦРУ ошиблись. Это иногда бывает.

— Вы по-прежнему будете руководить своей компанией?

— Вы же сами сказали, что она моя компания, Почему ее должен возглавлять кто-то другой?

— Спасибо, господа, — закричал Имацу, — прошу вас больше не беспокоить мистера Кемаля Аслана.

Они прошли ворота и вышли на улицу. У автомобилей стояли еще человек двадцать. Здесь же были адвокаты Кемаля.

— Вы видите рядом с Розенфельдом человека? Говорят, он один из лучших юрисконсультов, — зашептал Имацу, — вон он стоит в стороне.

Кемаль пригляделся к знакомой фигуре. И вдруг широко улыбнулся. Новым юридическим советником и консультантом их фирмы стал взятый Имацу на работу в отсутствии Кемаля мистер Питер Льюис, связной советской разведки в Нью-Йорке.

Круг замкнулся. Он был победителем.

Интерлюдия

Он лежал так уже много дней и ночей. Тело привычно не шевелилось, мускулы были расслаблены, глаза закрыты, почти все обменные процессы замедлены. Он лежал между жизнью и смертью, с удивлением приподнимаясь иногда над собой и оглядывая это тяжелое немощное тело молодого человека, заросшее лицо, вытянутые руки. Ему казалось странным, что проходят годы, а он по-прежнему остается в таком положении, не пытаясь выйти за оболочку своего тела. Где-то далеко в глубинах подсознания вспыхивал и тлел огонек разума, который не понимал, почему мозг не получает новой информации, почему он обречен на многолетнюю спячку, словно заколдованный.

У него давно ничего не болело, ничего не тревожило тлеющего огонька разума, вспыхивающего в немощном теле. Иногда он с удивлением обнаруживал какую-то энергию, вливаемую в его тело и это заставляло редкие клетки, все еще способные на размножение и деление мучительно искать выхода в попытках воссоздать разум спящего существа.

Время от времени в палате рядом с ним появлялись какие-то неведомые белые существа и громко говорили на уже забытых языках. Часто он пытался вспомнить, кем он был до того, как попал в эту палату, но мозг упорно отказывался воспроизводить события, предшествующие катастрофе. Словно магнитная лента, затертая до основания, с которой удалена запись и которая способна лишь шипеть, обнаруживая помехи в собственном исполнении.

Очень часто он проваливался в спасительный сон и на долгие месяцы отключался от всех проблем, не пытаясь больше осознать и понять, почему он здесь и что заставляет проблески его разума пребывать в столь немощной оболочке.

Десять лет назад он вдруг почувствовал, как этот огромный статичный мир его тела начинает меняться и его куда-то перевозят. Путешествие было долгим, он это почти бессознательно чувствовал. Но с тех пор больше ничего не менялось и он по-прежнему пробуждался в своем замкнутом рамками его сломанного черепа мире.

И только теперь, спустя одиннадцать лет после последнего большого потрясения, он вдруг ощутил какое-то движение вокруг, словно застывший мир начал стремительно меняться, дробиться на мелкие фрагменты, обретать некое подобие утерянной прежде Вселенной.

— Мы держим его так уже одиннадцать лет, — раздраженно говорил высокий полный человек в белом халате. Никаких шансов на его выздоровление нет. И не может быть. Он столько лет в коме. Мы его просто мучаем. Нужно принимать решение, товарищ генерал.

— А если он вдруг когда-нибудь откроет глаза и проснется? — с сомнением спрашивал генерал. — Вы гарантируете, что он не проснется?

— В подобных случаях ничего нельзя говорить заранее, но единственное, что мы можем для него сделать, это облегчить ему страдание. После столь многолетней комы люди никогда не приходили в себя. В лучшем случае, он будет инвалидом. В худшем, к нему никогда не вернется сознание.

Тот, кого называли генералом, подошел ближе, внимательно посмотрел на лицо и удивленно произнес:

— Похож.

— Что вы сказали? — не понял другой, очевидно, врач.

— Ничего. Значит, вы считаете, что он никогда не сможет придти в себя?

— Я так не говорил. Просто я считаю, что он слишком много лет лежит в коме. Он никогда не может вернуться к нормальной жизни. Он и сейчас между нами и небом. Нужно принимать решение, — снова настойчиво повторил врач.

— Хорошо, — согласился генерал, — только, чтобы он не мучился.

И, посмотрев снова на лежавшее перед ним тело, невольно вздрогнул. Лежавший был удивительно похож на… самого себя, или двойника, который в далекой стране изображал этого больного.

Когда генерал ушел, врач подошел к телу, лежавшему на постели и, сев рядом, начал смотреть какие-то приборы. Потом встал и, вздохнув, вышел из комнаты.

Сознание лежавшего человека потухло окончательно и не появлялось в теле уже целых два дня. И лишь затем, когда вдруг тело почувствовало какое-то постороннее вмешательство, сознание вспыхнуло в последний миг. Над его миром, над телом стояли наклонившиеся люди в белых халатах и кто-то, вставив иглу в руку, вводил какую-то жидкость, которая упруго разливалась по всем капиллярам организма. Именно по капиллярам, дух чувствовал это.

103